В поисках пристанища без опоры
В этом тексте я попробую суммировать многообразие своих впечатлений о тех
мотивах, которые составляют предпосылки энтузиазма и глубоких разочарований
творчески ориентированного в сфере мысли человека. Я имею в виду тех, кто всею
своею жизнью или, как минимум, постоянной заинтересованной деятельностью,
свидетельствовал о поиске ответов на главные вопросы бытия. Я не вижу
принципиальной разницы в том, какого рода практическая деятельность
обеспечивала им душевно комфортное переживание того факта, что именно этот род
их занятия и может дать решение их проблемы. Поэтому я позволю себе рассмотреть
в качестве примеров тех, кто творчески ищет ответа на вопрос – «что есть
истина», в разных сферах деятельности. Важно одно - все они были озабоченны
потребностью в поиске ментального или душевно – переживательного оправдания
своего предчувствия гармонии, которая лежит в основе устройства мира и их самих
или, наоборот, отсутствия какой-либо гармонии. Каждый из них, тем не менее,
явно или подспудно, формировал некую систему. Одни – сознательно, а другие –
нет. Они, даже, с видимым отвращением относились к самой идее «системного»
подхода к решению столь грандиозной проблемы. Но это ничего не меняет по
существу.
Ярчайшим примером осуществления такого проекта, во всей полноте вербальной
предъявленности универсальной философской системы, можно считать Гегеля. Мы,
разумеется, не будем даже ему здесь посвящать слишком много места. Отметим
только, что эта система даёт ответ на, казалось бы, самый общий запрос
взыскательного ума.
И действительно, система Гегеля формирует мир отношений между своими
категориями настолько гармонично, что даже Абсолютный Дух находит в ней своё
законное место в прекрасной иерархии категорий и понятий, которые качествуют в
этой системе. И, самораскрываясь, Абсолютный Дух реализует себя в
диалектическом процессе как вершина в этой иерархии. Вполне гармоничная
замкнутая система.
Почему же взыскующий совершенства в познании истины ум не удовлетворился
до конца таким совершенным учением? Одним из существенных сомнений остаётся
подозрение, что в подобной системе использованы не все ресурсы мира,
описываемого с помощью подобной модели.
Это подозрение неизменно сопровождает всякую претендующую на
метафизическую значимость завершённую и самодостаточную систему.
Кроме того, нужно не так уж много скепсиса, чтобы заметить, что такие
словосочетания, как «Абсолютный Дух», не несут сами по себе никакого
онтологического и гносеологического заряда, который мог бы воспрепятствовать
«проседанию» его смысла до пустой и формальной банальности. Оказывается, сам
вербальный универсум должен содержать в себе гарантии онтологической
консистентности наговоренного прекрасного текста. Может возникнуть подозрение,
что дело можно поправить посредством отказа от претензий на онтологическую
значимость самих понятий и решать проблему, рассчитывая на провокационные
ресурсы подходящих слов и их сочетаний. Это, своего рода, вербальное «камлание»
поставить на службу процессу выражения, не высказываемого напрямую в
«понятиях», онтологического содержания того, что созерцается. Но здесь нет
никакой гарантии, что «раскроется» именно то, что имеет полное соответствие с
«истинным». Это и понятно - степень субъективизма в подобной акции не может
быть измерена. Возникает перспектива подозрения, что в принципе нет никакой
«именно такой» реальности, которая бы соответствовала процессу познания (химеры
рассудка). Как я понимаю, именно в этом и состоит «боль» Батая. Он тоже хотел
бы найти в Логосе разрешение мучительной проблемы онтологической обеспеченности
своего «бытования». И он вынужден был констатировать, что на этом пути его
останавливает предел всяческих возможностей. Надо искать предпосылки законного
оправдание мира за пределами Космоса и Логоса.
«Батаю удалось главное - найти способ удержания мысли-письма вокруг
некоего центрального парадокса, которым усмиряется весь дискурс, гласящего, что
в слове (языке) забыто событие (опыт). Именно поэтому ни один опыт и ни один
дискурс не может претендовать на завершимость и единственность. В выигрыше в
этом смысле окажется тот, кто даст в себе место Другому, как той невозможности,
немыслимости, которые только и позволяют мыслить и писать. Батай неоднократно
признается, что ему подобная задача оказалась не под силу («Мысль взывает к
тому, кто посильнее»)». И. Чубаров.
При всём разнообразии свидетельств о своих наиболее значимых проблемах в
их оптимистических и трагических переживаниях, многие мыслители (в широком
смысле этого слова) либо удовлетворяются принципиальной замкнутостью своего
умозрительного мира, либо испытывают чувство ментальной клаустрофобии, сознавая
недостаточность мира, который не отвечает потребности в полноте его опознания и
описания. К числу первых можно отнести Гегеля, Аристотеля. Ко вторым – Розанов,
Батай, Тарковский, Ницше … И не так уж важно, что одни из них лелеют светлую
надежду, что «прекрасная Жар – Птица» их бытования в этом мире подлежит поимке
в конце всех их трудов, а другие убедились в её неуловимости. К несчастью,
любой успех – локален. И всегда не празден вопрос – «ну и что?» И этот вопрос
есть лейтмотив звучания этого мира. Это один их главных вопросов бытования в
нём.
Можно слегка коснуться и такого явления, как попытки разрешить
сакраментальный вопрос бытия посредством вписывания себя в деятельность
какой-либо оккультной организации, которая с повышенной пристальностью
озабочена задачей посмертного благополучия. Все они ищут оправдание в
«правильном» подходе к вопросу о том, «как нам обустроиться в вечности». Как бы
они его не ставили. Здесь возникает образ некоего прозрачного пузыря, в котором
всё и происходит. Усилия направлены на то, чтобы правильными действиями
обеспечить себе выход за его границы. В этом пузыре царят жёсткие законы
конечного существования именно в нём. Попытки выхода за его пределы
сопровождаются констатацией, что происходят необычные явления, которые и
опознаются как залог и первые шаги в этом выходе. Начинает брезжить перспектива
вечности.
Она обеспечивается в сознании чувством «бесконечного» наложенным на
процесс «истончения» фактуры реальности, с которой работает «адепт». Но,
всё-таки, эта новая реальность воссоздаётся по привычному образцу. У него даже
может возникнуть наивная надежда, что он обретёт в «вечности» не только себя,
но и свою любимую собачку. В сущности же, имитируемый «выход в вечность» есть
не более, чем иллюзия. Названное «бесконечное» не может обретаться внутри
«пузыря». Оно есть только потенцирование конечного, фактически, не в порождении
бесконечного, а в перманентном «проседании» его в конечное. «Адепт» не выходит
в вечность. Он «размазывается» именно на внутренней поверхности пузыря, каким
бы фантастически-завораживающим не был этот процесс. А что он видит, например,
в состоянии клинической смерти, не имеет отношения к потустороннему опыту. На
этом пути можно заметить и одну тревожную перспективу. Возможность размещения
себя в субъективно переживаемом времени обещает энтузиасту на этом поприще один
сомнительный вариант. В принципе, не исключена возможность того, что последний
миг предсмертного существования может растянуться в дурную бесконечность. В
этом смысле и вся жизнь может быть определена как предсмертный бред. Все эти
примеры имеют отношение к одному. Вожделеющее неотторжимого блага в гармонии
всяческих, сознание пытается стяжать гарантии такового в опоре на надёжные
законы и принципы порядка в Космосе, обеспеченные успокоительным утверждением в
логосе. А непрекращающаяся эскалация в привлечении всё более «сверху» законов
Космоса превращается в «дурную бесконечность» (фактически, «проседающую» в
конечность) - процесс «уползания» к внутренней стороне границы «ойкумены» без
перспектив выхода за её пределы.. И ничего не спасает «душевное» сопровождение
этого процесса «пронзительно - человеческим» (Розанов, Тарковский... ). Это -
тоже автоматическая реакция «умного организма» в человеке. И она принимает
полновесное участие во всех перекодировках одной версии о «сущих» в другую
(включая, в частности, и известныё вульгарные прагматические доктрины). Процесс
диалога к взаимопониманию (и возможность взаимопонимания) в одних и тех же
«логиях» и есть эта перекодировка.
Что же есть альтернатива такому положению вещей? Как, всё-таки, попытаться
войти в Вечность, если это возможно? И уже в этом вопросе есть ловушка. Ведь
вопрос и может быть задан себе лишь тогда, когда он и предполагаемый ответ
имеют смысл только внутри того очерченного границей пространства, которое ему
полагает Логос. А в этом пространстве человек экипирован по той форме, в
которой его видение себя и всего прочего не усматривает иных перспектив.
Надо кардинально «раздеться», прежде чем в новом облачении можно будет
увидеть существование бреши в границе «ойкумены» и просочиться через эту брешь.
Все же предыдущие практические внутренние усилия, независимо от их вида,
есть частичное разоблачение собственного «Я», которое трансформирует человека
только внутри «пузыря».
Если же у человека и есть перспектива обретения себя в подлинной Вечности,
то, очевидно, необходимо произвести существенную ревизию, пока на уровне
понятий, фундаментальных сущностей, имеющих отношение к этой задаче. На этом
этапе у нас есть предпосылки только для формального описания ситуации. Ясно,
что в «этом» мире для «этого» человека нет ничего, что бы могло дать ему
твёрдую надежду на благоприятное решение этой задачи. Ему необходимо,
во-первых, расширить свои представления о мире, в котором он находится, а,
во-вторых, попытаться пересмотреть границы своего собственного существа. Ведь
во всех своих исканиях он упорно ограничивает весь универсум своего
расположения и своих действий представлением этого универсума как именно
«этого» привычного мира. А себя как всё того же индивидуума, с которым
познакомился много лет назад … вскоре после своего рождения. Таким образом, он
хочет всё, вплоть до Вечности, получить «здесь» и будучи «таким».
Первый шаг в формировании скептического подозрения можно сделать,
предположив, что следует ориентироваться в своих исканиях на иной универсум.
«Сокровище» спрятано не «здесь» … но, сообразно несравненно большей свободе и
произволу нового универсума, и не где-нибудь ещё.
И ещё мы повторим, что никакая узаконенная универсальная данность не может
быть не только абсолютной, но и предпочтительнее бесконечно многих других
возможных. То, что лежит за пределами всякого бытия и является его истоком - не
станет инспирировать никакую частность бытийного структурирования в конкретных
безальтернативных законах, поскольку это будет узурпацией его царственной
привилегии. Перед ним все возможности равночестны. Но есть ли такая инстанция?
В принципе, это незаконный вопрос, поскольку оценка её в модусе
существования уже есть кастрация таковой в качество быть принадлежащей «этому»
универсуму.
Я приведу цитату из своего давнего текста о Хаосе и продолжу далее.
ХАОС
...Распространённое заблуждение помышляет, фактически, о Хаосе, как о
результате беспорядочного смешения организованной материи (любой природы).
Наоборот, Хаос предшествовал всяческой организованности и порядку. В любой
момент обращения к нему не было ещё порядка и его манифестации первичны.
Мы будем последовательно прояснять определённость представления о Хаосе,
не ограничивая себя трактовкой его как физического понятия.
Представим, что нам надо нечто высказать о чём-то, чему мы исходно не
приписываем никаких атрибутов, модальностей и принадлежности к какому-либо
определённому кругу понятий. Мы начнём с того, что, всё-таки, это оппозиция (в
нашей оценке) порядку и организованности; причём, тотальная. Это значит, что
Хаос противостоит (скорее, игнорирует) не только конкретным реализациям
организованности и упорядоченности, но и самому принципу порядка: то есть,
«незыблемости» законов, лежащих в основаниях всякого порядка.
Понятно, что в этом случае его невозможно рассматривать как
противоположность порядку в полном смысле. Ведь в нём самом отсутствуют
предпосылки для определения себя через соответствие любым закономерностям и
порядкам. В хаосе нет не только организованности сообразно законам, но и
нарушения законов тоже.
Следовательно, в его основаниях лежит принцип, который не подчиняется
оценкам в модальностях закономерностей. Это может быть только в том случае,
если его проявления обеспечиваются (будучи независимы от законов) тотальным
сверхзаконием (надзаконием). Его принципиальное произволение, тем не менее,
включает в себя и инспирирование закономерностей, как факт принципиальности
именно такового произволения.
Следовательно, Хаос проявляется в принципиально сверхзаконных
манифестациях как спонтанных артефактов (недооформленных в закономерностях),
так и законов как частных предпосылок для осуществления специфического порядка.
Они реализуются в иерархических уровнях.
Это универсум, в недрах которого находят себе место реалии любой степени
недооформленности и совокупной неразличимости. Можно даже утверждать, что в
самом принципе хаотичности отсутствует партикулярность; Хаос не имеет частей,
поскольку это было бы модальностью упорядочения (он абсолютно прост).
Отголосками этого обстоятельства являются такие факты, как отсутствие привычных
характеристик (скорость движения, местоположение...) у некоторых
«недооформленных физических объектов» (в квантовой механике), отсутствие
размеров (в теории относительности), отсутствие или неопределённость времени…
Что касается более «гуманитарных» объектов возможного рассмотрения, то на
некотором уровне манифестации (более высоком, чем тот, где обеспечивается
слишком различительная оформленность) может сниматься альтернативность
сновидческого состояния и бодрствования. Например, знаменитая притча у
Чжуан-цзы о превращении во сне в бабочку может рассматриваться как реализация
разных возможных состояний одним и тем же лицом. В «Книге Иова», о праведном
страдальце, потерявшем всё, сказано, что Бог вернул ему всё утраченное! Как же
это возможно? Как вернуть необратимо утраченное (это, возможно, самое сильное
возражение против всесильности Бога). Но с каждым из нас такое происходило
неоднократно. Надо просто... пробудиться (проснуться).
Это есть скольжение в измерениях Бытия, а Хаос и есть его универсум. А
Бог? Бог - это персонификация абсолютного бытия (Ишвара). Он господин Хаоса как
порождающего Универсума и его персонификация. Отсюда ясно, что его
существование не может быть ни доказано, ни опровергнуто. Он родился в недрах
того, что не подлежит необходимости (Фанес).
Всё уже само по себе подчинено фактору беззакония и игнорирования самого
порядка Принципом манифестаций Хаоса. Очевидно, что любой порядок есть
проявление одной из возможностей упорядоченности, которые могут друг другу
противоречить и даже исключать. Таким образом, всякий порядок есть проявление
одной из многих возможностей. Также очевидно, что упорядоченность может
отличаться своей степенью (или мерой). Отсюда видно, что вся совокупность
законов и правил, связывающая мир и являющаяся тотальным определителем его
фактуры, есть частность, являющаяся неизмеримо малой долей совокупности всех
возможных порядков.
Часто хаос интерпретируется как крайняя степень неупорядоченности. Это
верно или неверно в зависимости от смысла, который мы вкладываем в это
утверждение. Представление, что хаос есть результат утраты порядка
несостоятельно. В этом случае, очевидно, такой хаос проявляется как результат
следования нормам наличной упорядоченности и, тем самым, остаётся в пределах
тех закономерностей, которые свойственны данному порядку. Напротив, именно Хаос
может рассматриваться как принципиальное противоположение любому порядку.
Очевидно также, что любой порядок не инспирирует самого себя (это было бы
подобием вытаскивания себя за волосы из болота Мюнхгаузеном). Законы любого
мира, подчинённого порядку лишь констатируют: «это есть так, а не иначе». Их
оправдание лежит за пределами мира, где они действуют. Почему именно они? Ответ
на это лежит за пределами мира этих законов (если мы рассматриваем их в
совокупности). Возможно подозрение в их случайности, но сам факт случайности
выбора именно их заставляет искать принцип манифестации этого порядка чем-то,
что находится за пределами порядка.
Здесь, как раз, и проходит граница между нормативным научным отношением к
проблемам мира и видением этих проблем в метафизической перспективе.
Неудовлетворённость императивностью утверждённости данного порядка с его
закономерностями и является одним из мотивов для решения этой проблемы как
метафизической.
Тот универсум, который инспирирует вселенский произвол, немотивированно
исторгая из своих глубин всевозможные порядки и есть Хаос. Он - Бездна. Сама
манифестация любого мироустройства не мотивирована никакой закономерностью; и
не является случайностью в обыденном смысле слова, поскольку и модус
случайности созревает в недрах заданной закономерности и является его детищем.
Конечно, на вопрос о том, каков Хаос, адекватным ответом может быть только
молчание. Но мы нуждаемся в некоторых представлениях о нём. Безусловно, он есть
Ничто. Ну, потому, что всякое «нечто» есть плод, порожденный отношениями
упорядоченности в мире. К тому же, как таковой он ни с чем не соотносится.
Хаос ни существует, ни несуществует, Первое потому, что он инспирирует
бытие (все модусы Бытия есть его манифестации); следовательно, он сам за
пределами бытия. Второе потому, что он плодотворит, порождая многообразие бытия.
Он принципиально бесконечен (и вне времени) и безграничен, поскольку
всякая ограничительная специфика есть закономерность, порядок и соотнесение с
тем, от чего он отделён.
Он прост и его ни один, ни много, поскольку числа и их взаимоотношения
есть факт манифестации упорядоченного бытия. У него нет частей, поскольку тогда
бы он был структурирован и подчинён порядку.
Он неизмеримо превосходит всякий порядок.
Он включает в себя Всё (беззаконно) и Он пуст.
Является ли он Богом (или наоборот)? Один из возможных ответов на этот
вопрос есть утверждение необходимости осуществления трансцендентного скачка для
констатации у Бога свойства принципиального превосходства над самим Хаосом.
Если, для усиления представления в частностях, несколько опуститься с высот
метафизики, то можно поддержать интуицию о Хаосе нижеследующими примерами.
Вот - пустота. Энергетическими манипуляциями можно осуществить появление
элементарных частиц; их суммарные характеристики (например, - сумма зарядов)
обязательно равны нулю. Значит, их совокупно нет (как и не было), а значит, их
и нет в отдельности (поскольку они существуют, только отражаясь друг в друге);
как в «сети Индры». При другом энергетическом воздействии на пустоту мы можем
получить набор совсем других частиц.
Но ведь и вся вселенная есть, в некотором смысле, элементарная частица.
Как она возникла? Большой Взрыв. Взрыв чего и где? Ведь до взрыва не было ни
пространства, ни точки, ни метрических критериев. И не было никаких
закономерностей, в терминах которых возможно описать происшедшее в априорных
модальностях.
Можно конечно, постфактум интерпретировать это как взрыв, но который имеет
начало в прошлом, будущем и сейчас в любой точке вселенной (свет и законы его
распространения в теории относительности). И ещё потому, что, например,
взаимное притяжение тел можно рассматривать как свидетельство того, что они
лишь отчасти не одно и то же и не в одном и том же месте. Многие трудности в
физике возникают по причине попытки решить проблему общности закономерностей,
находящихся на разных уровнях порядка (Единая Теория Поля, например). Хотя есть
великий Принцип Наименьшего Действия - принцип частичного структурирования
связи между двумя уровнями упорядоченности.
И добавлю, что «боль о Хаосе» существует как один из главных мотивов (и, в
частности, богоборчество, битвы богов за власть, хтонические мифы) во всех
теогониях.
УНИВЕРСУМ
Мы не станем переносить в область своих внутренних неопределённых оценок
привычное бытовое представление о Хаосе. Мы даже позволим себе придать ему
достоинство некоего Универсума, который можем назвать иначе – ВСЁ. Я
воздержался от утверждения – «включает (содержит) в себя всё». Этот оформляющий
модус представления о нём приобретается в результате снижения в манифестациях
на иной уровень, где качествует уже в множественности партикулярность.
Выше было отмечено, что вопрос о существовании этого Универсума незаконен.
Но, всё-таки, нужны какие-то основания для того, чтобы говорить о его
актуальности.
Оставаясь, пока, на чисто формальном уровне определений, выскажем ещё
некоторые утверждения о соотношении между ВСЕМ и Космосом. Та эскалация во
вписывании себя в бесконечное в целях обретения Вечности, о которой я говорил
выше, должна для выхода в актуальную бесконечность (ту, которая переживается не
вслед потенцированию в нескончаемой повторяемости конечного) перенести человека
разом за пределы этого потенцирования. Если вернуться к примеру с растягиванием
субъективного времени в предсмертном бреде, то этот выход реализуется после
окончания существования в потенцированном бесконечном. То есть, это происходит
после смерти. И это происходит там, где сущее уже вмещает в себя и знание
Вечности. Это есть посвящение. В связи с этим возникает вопрос о том, насколько
человек остаётся человеком в привычном смысле слова? Ведь в нём произошли
принципиальные изменения.
Как в осознании того, кто он есть и кем перестал быть, так и в осознании
того, где именно он находится теперь. Поскольку на этом пути уже нет границ,
замыкающих возможности его персональной трансформации и нет границ, положенных
частными законами существования в профанном мире, он уже может иметь надежду на
то, что вступил на путь реализации в себе сверхчеловеческого. Эти предпосылки
коренятся в неотъемлемом уже присутствии интуиции об актуальной бесконечности
(Вечности) как не разложенной по времени, а присутствующей в каждый момент.
Степень консистентности такой интуиции, разумеется, может быть различной. При
доминировании такого переживания существенно меняются и критерии того, что или
кто есть внутреннее «Я». Понятно, что таковой уже соотносится с другой шкалой
бытийных модальностей. Строго говоря, он находится выше и тех отметок которые
характеризуются значением – «бесконечность».
Но, формально говоря, соответствие по этой шкале данной проявленности
сущности обозначает и степень её онтологической полноты. Гипотетическое же её
продолжение за пределы всех потенциальных бесконечностей, вообще, делает
невозможным бытие как таковое. Это продолжение уже за пределами всякой
дихотомии – «бытие» и «небытие». Это потому, что вся совокупность модальностей
бытия перестаёт быть таковою, утратив признаки ограничения в какой-либо
множественности. Она есть актуальная бесконечность. Следовательно, она и есть
ВСЁ, поскольку двух актуальных бесконечностей не может быть. Разумеется, если
бесконечность понимается не в ограниченном математическом смысле. Но,
следовательно, модусы бытия есть, всего лишь, её манифестации (неограниченность
свободы в привязывании (и отторжении) к содержанию бытия-самого-по-себе не
определённых никакими ограничениями модальностей в его интуитивном опознании,
как раз, и препятствует его конституированию).
Неискушённое сознание игнорирует вопрос о бытии в отсутствии для него
значимой альтернативы, а чрезмерно искушённое подозревает в навязываемой ему
альтернативе химеру космической инерции рассудка.
Вновь приобретённая интуиция о Вечности не является скорректированной
временной модальностью бытия, но она, в частности, вытесняет (отменяет)
гипотетическую актуальность разворачивания панорамы именно темпорального
вписывания сущего в Вечность. В отсутствии же иллюзорных различительностей
покинутого в восхождении уровня, обретённые модальности Вечного, в принципе, не
отличают его ни от каких других ипостасей абсолютного (Вечность, Всё, Абсолют,
Я...). Но иллюзорное различие между ними гипостазируется в меру и степень
нового уровня ограничения их манифестации. Это Сокровище и не может быть иным,
чем предметом принципиальной ориентации сущего на поиск его. Но найти его
невозможно ни на каком уровне расположения сущего в иерархии бытия. Оно «не от
мира сего» во всех мирах.
И темпоральность в расположении сущего при этом поиске делает достижение
его невозможным. Ведь она (темпоральность) становится привязанной к сущему по
тому свойственному сущему качеству, в котором и ориентировала его на фиктивную
бесконечность, о которой речь шла выше... Всё та же «Вавилонская Башня»!
И потому, сам поиск должен совпадать с тем, что взыскуется. Признаком
причастности к искомому Сокровищу может быть только пронизывающий всё существо
взыскующего в опознании искомого ответ – «Да, это и есть – То!»
Последовательное восхождение в уровнях манифестации (в него и преобразуется
механизм «уползания» к границам «пузыря» в процедуре потенцирования дурной
бесконечности) принципиально насыщает субстанцию этого состояния, отбрасывая
как химеры рассудка все различительности, альтернативы и дихотомии (материя –
дух, субъект – объект, внешнее – внутреннее, существующее - несуществующее,
возможное – действительное, вчера – сегодня – завтра...).
Почему это так? Но ведь проекция (манифестация) на профанный уровень самой
«лестницы», по которой осуществляется восхождение, и создаёт механизм
темпоральности (время) на этом уровне. Планомерное движение по иллюзорному
«плодотворному» пути и есть искажённый образ истинного восхождения. Но
посвящение трансформирует человека из расположенности в темпоральном и
фиксированности уровня проявленности в того, кто уже проходит свой путь не во
времени, а в модальностях уровней проявленности, перманентно сохраняя в себе
образ всей перспективы прохождения по этому пути. И это потому, что он уже не
отделён фатальным образом от того, что является источником всех манифестаций и
конечным пунктом в восхождении.
Здесь хорошо бы вспомнить, что модус бытия сущего определяется не его
номинальной данностью как такового, При добросовестном вдумывании в этот факт
мысль отказывается вмещать в себя возможность такой данности как
безальтернативной перспективы бытийности. Эта возможность сохраняется, впрочем,
как следование принципу единичности, инспирированному Единым, которое является
первой, но не безальтернативной, парадигмой модуса бытийности. Это не создаёт
сущему проблем в его самодостаточности, но и не обнаруживает перед ним
перспектив эскалации в степени полноты его бытия. Единичное сущее полно в себе
собою на том уровне проявленности, в котором и находится в данный момент. Но,
если вернуться к моим рассуждениям о генезисе Троицы (какое бы содержание ей не
приписывать), то можно вспомнить, что Единое соответствует своему статусу как
такового, только в аспекте отражённости в Ином. Иначе, оно не может не быть
тем, что ещё не утратило непричастности к различению себя в аспекте исчисления
(не может быть «стольким»). Таким образом, оно Единое, но единичность свою
усваивает в контексте троичности. Это есть источник и блага и зла. Как Единое,
оно есть парадигма полноты и завершённости в бытии, но и исключённости
неограниченной перспективы его в бытийном потенцировании, а как Иное –
парадигма трагической расчленённости и разорванности всякого сущего) и горении
его в огне отчуждения от Единого, но и перспектива в неограниченном его
восполнении.
Сущее может избежать этого огня в перспективе опознания себя в единстве с
утраченным в результате падения в такую множественность - только перед лицом
Единого.
Разумеется, все эти рассуждения, не более, чем взгляд «снизу». Это о том,
что позволяет себя предположить на основании всегда скудного опыта
прикосновения к нему.
Итак, бытие всякого сущего выражается в опознании его как такового иными
сущими. Но это невозможно иначе, чем в случае, когда оно опознаётся иным как
само опознающее. В природе всякого опознающего нет двух предпосылок для того,
чтобы было иначе. Что же ещё может быть опознано чем-то, как не оно само?
Узнавание и есть принцип опознания. Узнавание себя, но в модусе утраченности.
Трагической парадигмой этого является миф о растерзываемом титанами Дионисе.
Хорошим примером понимания того, что бытия нет самого по себе является
один фрагмент из платоновского «Тимея», посвящённый тому, как демиург создавал
космические элементы – стихии. Процитирую его вместе со своим комментарием
(тоже как цитатой):
Прекраснейшая же из связей такая, которая в наибольшей степени единит себя
и связуемое, и задачу эту наилучшим образом выполняет пропорция, ибо, когда из
трех чисел - как кубических, так и квадратных - при любом среднем числе первое
так относится к среднему, как среднее к последнему, и соответственно последнее
к среднему, как среднее к первому, тогда при перемещении средних чисел на
первое и последнее место, а последнего и первого, напротив, на средние места
выяснится, что отношение необходимо остается прежним, а коль скоро это так,
значит, все эти числа образуют между собой единство. Немного поговорим об этом
непростом месте в «Тимее» Платона. Он там, описывая творение демиургом Космоса,
рассказывает, что демиург взял Огонь, Воздух, Воду и Землю. Потом он смешал их
в указанной в тексте Платоном пропорции. Из рассуждений Лосева, Юнга, Ямвлиха и
других я, когда-то, пытался понять смысл специфических пропорций. Там не было
ничего удовлетворительного. В лучшем случае, ссылка на гармонию Космоса в свете
совершенства математических соотношений.
А ведь Платон, как мне кажется, имел в виду факт манипуляции стихиями ещё
на таком уровне творческого акта, когда нельзя было говорить о наличии
(данности) четырёх стихий. На том уровне они ещё присутствовали в модусе
неразличимости качеств. И откуда бы стихии могли бы взяться? Они сами есть плод
творчества демиурга.
Ясно, что любому, критически выдержанному, уму совершенно
неудовлетворительна даже констатация того, что демиург «взял Огонь» (откуда и
что это такое - «огонь»). Равно и остальные три стихии. И чем они различаются?
Если различаются. Но указанные пропорции именно таковы, чтобы допустить
возможность смешения, не ставя себя в положение необходимости этого уточнения.
Важно, что их четыре, а перестановка их в отношении между собой не нарушает
самих отношений в пропорциях. Значит, получаем возможность свидетельствовать о
таком смешении ещё на том уровне проявленности стихий, когда их персональная
(не в отношениях) природа не инспирирует обязательной различимости. Демиург
ведь только-только творит Космос. И вместе с этим он творит и модус
«огненности», и модус причастности к другим стихиям (которые являются
принципами «твёрдости», «текучести» и т. д.). Тогда в пропорциях (у Платона)
они творчеством демиурга приобрели в соотношениях (и отношениях как стихий)
различие. При этом, замещение их друг другом не меняло соотношений! Они, как
бы, в акте творчества демиурга впервые становились (на новом уровне
манифестаций), в условиях указанного порядка и закона, разными стихиями,
сохраняя в себе (для себя) каждая качество единой субстанции (первичной) и
наследуя его в себе как главное качество, следуя единству своей и общей
природы. Заодно (что очень важно!), конечно же, и получаются необходимые
условия для определения количественных отношений. В своих пифагорейских
рассуждениях Платон описывает Великое Делание демиурга.
Демиург же имел всё, чтобы «насильственным» образом реализовать различие
стихий, сохраняя их исходную тождественность. Стихии не были ими сами по себе.
Они были таковыми только в отношении друг к другу.
Как выше сказано, бытие всякого сущего выражается в опознании его как
такового иными сущими. Но это невозможно иначе, чем в случае, когда оно
опознаётся иным как само опознающее. В природе всякого опознающего нет двух
предпосылок для того, чтобы было иначе. Что же ещё может быть опознано чем-то,
как не оно само? Узнавание и есть принцип опознания. Узнавание себя, но в
модусе утраченности.
Здесь может возникнуть естественный протест. С чего бы это самосознающее
сущее нуждается для этого в опознании его кем-то или чем-то иным. Но у нас нет
никаких достаточных причин для того, чтобы не усмотреть в его данной
проявленности следование в акте самосознания исходной парадигме отражения
Единого в Ином; с чего и начинается падение во множественность (в модусе
«инаковости» Единого и его отражения в себе как Ином). И следование этому
принципу пронизывает всю «бытийную» фактуру сущего. Также и человек, во внешней
оценке фактуры его самосознания осознаёт себя как «эту» персону иным, чьё
«местонахождение» и отношение к опознаваемому «себе» лишено определённости в
модальностях данного уровня проявленности сущего. Он опознаётся «другим». Тот,
кто опознаёт в этом процессе, - выше того, кто опознаётся (в «Ригведе» две
птицы на дереве – одна клюёт ягоду, а другая, та что сидит выше, на неё
смотрит). Но, наследуя действие в себе принципа единства, сущее позиционирует
себя как «этот» в «этом».
БРЕД
Всякая добротно скроенная и внутренне оправданная доктрина есть бред.
Носители подобных доктрин называют это безупречной логикой. В своей
аргументации они оправдываются тем, что само требует оправдания. Свой
правдоподобный бред они и называют тем, что построено на логических основаниях.
Чем искушённей аргументация бредящего, тем надёжней обеспечивается произвол в
рассуждении, который имеет все признаки правдоподобия. Нет никаких данных, что
в формировании подобного явления принимает участие что-либо, кроме ментальных
элементов данной персоны. Для этого необходимо наличие того, предпосылки чего
присутствует неизбежно в структуре всякой персоны – неосознаваемое расслоение
индивидуума на тот его слой, в котором отрабатывается то, что сознаётся
субъектом познания (тот, кто познаёт) и слой, воспринимаемый как внешний объект
(то, что познаётся и является источником манифестаций).
Во всяком акте познания присутствует риск неопределённости того
универсума, из которого и черпается это познание. Откуда взять тот критерий,
который способствовал бы определению истинной цены предлагающего себя как
объект познания? Если мы сошлёмся на весь корпус знания, который приобрёл в
общечеловеческой оценке статус и достоинство воистину такового, то и в этом
случае мы не избегаем вышеназванного риска. Первая опасность состоит в том, что
весь этот универсум претерпевает существенное цензурирование при восприятии его
индивидуумом. Он редактируется уже наличествующей фактурой ментальности
индивидуума. Вторая опасность состоит в том, что сам универсум является
ограниченной манифестацией того, что только и может быть источником
манифестации. Но ни в индивидууме, ни в коллективном интеллектуальном достоянии
человечества нет и не может быть критериев для оценки истинной природы того,
что собственно познаётся. В сущности, индивидуум преследует свою собственную
тень. К тому же, этот универсум есть порождение космической инерции, следующей
из факта подчинённости порядку и законам, манифестированным из более высокой
инстанции, опознаваемой космическими инстанциями как произвол Хаоса. Сущее же,
ангажированное только в Космосе, вообще, не полагает этот порядок чем-либо,
кроме непреложной данности космического порядка. А это и есть следование
космической инерции. Поэтому человек, фактически, осуществляет свои действия в
двух модальностях. Он подчиняет себя космической инерции, но опознаёт её и в
модусе индивидуального (персонального) произвола, парадигмой которого является
принцип немотивированной манифестации Хаоса. Он неосознанно наследует этот
фактор произвола, расслаиваясь на субъект и объект.
Объектом транслируется то, что находится в сфере формирования предпосылок
им самим с опознанием их как инстанции, которая манифестирует истинное. Но оно
может быть почти совпадающим с уровнем, на который происходит передача. Это и
есть бред. Но из вышесказанного следует, что и в случае любой дистанции между
названными двумя уровнями существует только разная мера тождественности для
этих двух уровней.
ВОСХОЖДЕНИЕ
Можно было бы надеяться, что восхождение к всё более высокому уровню
манифестации открывает перспективы перманентного приближения к области
универсального и утверждает в нём всё более универсальное в человеке. Знаком
актуальности этого процесса для человека является и позиционирование себя во
всё большей запредельности в этом восхождении, вплоть до того, что интуиция
полагает искомое несравненно за пределами всего, что может, всего лишь,
раскрываться во всё большей полноте своей универсальности.
И ещё его знак есть интуиция о том, что это Иное и несравненно превосходит
всё, что можно постигать в перманентном восхождении ума. И это есть полагание
себя в изумлённом умопостигании несравненно высшего, но и в проникновенном,
пронзительном и тайном узнавании в акте чаянной встречи.
Но вернёмся пока к рассмотрению некоторых примеров обретения сущим
(человеком) новых модификаций в процессе его трансформации в переходе с одного
уровня проявленности на другой. Для этого рассмотрим пример того, как
множественность , потенциально содержась в едином, может им порождаться. Генон
использует для этого знаменитый «Сон Чжуан-цзы», когда он, проснувшись,
пытается понять, ему ли снилось, что он – бабочка или теперь бабочке снится,
что она – Чжуан – цзы. И в том и в другом случае присутствует координирующий
центр – сам, некто, видящий. А множественность образов в поле видения этим
субъектом есть порождение единым при его «падении» в множественность. Это есть
фактор снижения онтологического качества. «Бабочка» и Чжуан-Цзы - два
равнозначных образа в комплексе проявленности на более тонком уровне, который
включает уже непротиворечащие друг другу сущности. Но за ними стоит истинное Я.
Оно и есть прообраз того «я», за которое держится человек, принимая за него
своё тело и другие модальности своего частного проявления и оформленности. Но
истинное Я находится несравненно далеко за пределами частности человеческой
проявленности. Там, где в отсутствии оформленности отсутствует различительность
и исчисляемость во множественности. Так что, даже задолго до достижения высших
степеней в очищении Я от частных его символов, оно уже не может называться
человеком в общепринятом смысле.
Пример для сравнения с процессом порождения единым множественного - пример
с надавливанием пальцем на глазное яблоко (не более, чем метафора), при котором
один предмет в поле зрения видящего раздваивается. Этот пример иллюстрирует
проявление в множественности без координирующего центра. Все образы в
размноженном «равночестны». Там единое не содержится в совокупности
множественности. Аналогичны примеры и с экспериментами Шелдрейка, когда,
например, обучение крыс, которые не имели возможности никак сообщаться с другой
популяцией, приводило к их частичной обучаемости. Соображения о том, что
существует какое-то поле, в котором передаётся информация – пустой домысел
вслед привычному банальному распространению физических представлений на другие
явления. Просто, разные крысы в меру - разные, и в другую меру – одна и та же.
Кстати, и в физике – закон тяготения – проявление «памяти» материи о том, что
она когда-то (и сейчас) – одно и то же как объект.
Возможность проявления и проявление – одно и то же. Ведь проявление
непроявленного актуально только во времени. А время само есть частный модус в
частной проявленности. Также и непроявленное является таковым лишь в контексте
частной проявленности и оформленности частных сущих.
Кстати, в связи с только что сказанным, можно попенять Генону за то, что
он в своей манипуляции понятиями, о которых справедливо говорит как о
неизбежном снижении (поскольку иначе ничего нельзя сказать) до человеческой
точки зрения, всё-таки, использует для этого не все ресурсы.
Бессмысленно, в частности, говорить о манифестации того, что за пределами
сферы определённости в Логосе. И дело не в том, что этих манифестаций нет или
они есть. Просто, манифестации, даже в предельно общей определённости, имеют
модальность таковых только в свете Логоса.
В контексте категорий представления о Хаосе можно говорить только о том,
что он является причиной этих манифестаций. Здесь Генон несколько чреват
неоплатонизмом с его специфической ограниченностью.
Всё сущее, выходя за пределы того, что освещено Логосом, утрачивает все
свои различительности в определениях. Всё есть – всё. Но оно и сбрасывает
одежды логических и онтологических модальностей, в которые только и может
облекаться сущее в своей бытийности.
Значит, проявленное и оформленное неизбежно подчинено, в своих истоках до
манифестаций, неизречённости происхождения из Ничто («звук лопнувшей тишины
Ничто»). Когда мысль пытается выйти за пределы сферы Логоса, ей нет места для
качествования во множественности понятий о сущих.
Цель, это – не обеспечение всё более отвлечённого от реалий
множественности в проявленности сущего. Цель не достигается никакой
онтологической эскалацией.
Это есть решение вопроса о том, кто есть Я и, что есть то, где Я. И это
почти одно и то же. Всё остальное есть только забота о том, что Я имеет. Но
чего стоит то, что имеет тот, чьё Я осознаётся само как синтез множественных
модификаций? Что же, в отсутствии перспектив обрести искомое сокровище на пути
перманентной гносеологической эскалации, может обещать иную перспективу его
обретения?
СИМВОЛИКА
Мы вернёмся к нашему тексту, следуя двойной стратегии. Мы не будем
насиловать в себе желание писать сообразно тому, что нас особенно занимает
именно сейчас, но и не отвлечёмся вполне от того, что было написано ранее.
Коснёмся вопроса символики. В предыдущих фрагментах мы писали о том, что, в
соответствии с рассуждениями от начала всего опуса, мы с неизбежностью для себя
вынуждены принять как необходимое перспективу восхождения на уровни всё большей
онтологической полноты. Уже в конце предыдущего фрагмента мы поставили под
сомнение эффективность этой тенденции.
Сейчас мы немного поговорим о том, каким образом делаются попытки,
всё-таки, обрести успех на этом пути.
О тех способах, которые были наиболее употребительными в Европе, уже было
говорено выше. Это, в первую очередь, философские системы разного рода. О них
мы утверждали, что они, по сути, эквивалентны, поскольку являются, фактически,
перекодировками друг в друга, существуя на одном онтологическом уровне
гносеологического пространства. Сами носители и создатели этих систем строят
эти системы сообразно специфике своего персонального вписывания в это
гносеологическое пространство особенностями априорных персональных логических
допущений. Оправданность этого выбора лежит в плоскости их субъективных
предпочтений. В сущности, они даже не ставят задачи какого-либо восхождения, а
удовлетворяются констатацией выявления конечной истины здесь и сейчас или
принципиальной невозможности сделать это.
Мы не будем возвращаться к такому специфическому феномену как «эзотеризм»,
который расцвёл на европейской почве махровым цветом. Эту смесь извращённого
понимания восточной или западной формы традиционной доктрины с дурно понятым
позитивизмом. Представляет интерес вопрос о возможности успешного решения
проблемы на пути следования традиционным частным религиозным и метафизическим
системам, которые являются развитием и продолжением общей традиции, а не
результатом персонального субъективного творчества философов.
В пределах таких систем (если их, вообще, можно назвать системами), по
сути, тоже решается проблема нахождения вербальной опоры для построения
процедуры «понимания» в восхождении к новым онтологическим рубежам. Но в этом
случае роль выговариваемой истины уже выполняет не предъявленный философом
смысловой субстрат (ограниченный нормативной оформленностью в логике)
привычного умозрительного универсума, а, прозреваемый в актуальной символике и
наполненный безграничными онтологическими перспективами, иной универсум.
Любой символ тоже укореняется в Логосе и, тем самым, тоже является
способом выговаривания смысла искомой высшей реальности и, одновременно,
обретением себя сущим в ней. Этот способ уже обладает тем преимуществом, что в
нём интегрируется временное измерение, в обычном тексте навязывающее себя в
цикличности этого текста, без которой размывается его смысловая константа.
Текст лишённый внутреннего ритма (как и мысль) не сохраняет независимого от
времени содержания. Символы же более высокого уровня манифестации реальности
эту задачу решают. Конечно, они остаются тоже частными логосами в оформлении
проявленности сущего, но на более высоком уровне его манифестаций.
Случаями этого являются, в частности, некоторые гностические доктрины
Запада и Востока. Например, система Санкхьи, Махаяна Аватамсаки, тантрический
кашмирский шиваизм (и не только). При всём разнообразии систем, их объединяет
общий принцип решения сакраментальной задачи онтологического восхождения
установлением привязываемости к опорам, символизирующим более высокие уровни
манифестаций. Адепт погружается в мир модальностей более высокого уровня
проявленности и оформленности сущего.
Этот мир представлен предвербальностью внутреннего субстрата мантр
(собственно, это и есть – прообраз мантр) и визуального символа (мандалы,
янтры) как образа пред-оформленности этого высшего мира.
Адепт, как бы, находит новую опору в мироустройстве более высокого уровня
и там располагается и в новом качестве в следовании Логосу. Фундаментальные
символы, выражающие существо наиболее высокого уровня проявленности Сущего
имеют весьма много общего. Уроборос Герметизма, Сеть Индры Аватамсаки,
Шри-Янтра, Миф о Дионисе, Шакти в образе Кундалини тантры, Инь-Ян, свастика...
Но задача адепта состоит в обретении Бесконечного в его актуальности. Его
опыт, как будто, свидетельствует о том, что это возможно, когда время
интегрировано в мире этой реальности. В своём перманентном восхождении с
подобной опорой адепт достигает последнего и высшего пристанища ума,
взыскующего надёжного основания – «Ишвары». Но откуда адепт берёт убеждённость
в том, что им благополучно решена проблема достижения высочайшего покоя и
умиротворения в Вечности? Как он может быть в этом уверен, не преодолев самый
животрепещущий запрос сущего о границах бытия.
«Вначале было Слово …» Но это только «Вначале». А до начала было «как»?
Никак оно не было и Никак не есть? Что бы ни было и как бы ни было, это
есть только одна из возможностей. Всё, что обретается на всяком пути – есть
только одна их возможностей. Что стоит за всеми возможностями, бесконечно
превосходя их!?
Оно не может быть предъявлено никак, поскольку предъявившись, оно
обусловится только частностью. Оно лишено всего, поскольку ни в чём не может
иметь участия.
Приближение к нему не имеет никаких опор.
Оно не может быть, но оно не может и не быть!
И только оно могло бы быть спасением от тотальной клаустрофобии… поскольку
только в нём – потенциал разгерметизации.
Итак, мы подходим к финалу наших поисков. Одновременно это есть и та форма
доступности решения проблемы обретения всего, что представляет для сущего
предельную ценность. Мы мысленно отстранимся от представления об ищущем как
существе определённого рода и специфики проявленности. Он, даже если и является
человеком, позиционирует себя относительно искомого как сущее любого уровня
проявленности в манифестации Универсума. Он даже не полагается в этом качестве
как проявленное во множественности или единичности. Он, даже, выше! В его
осуществлённости отсутствует модус различительности и слияния. Перед лицом чего
он оказывается как таковой? Сняты все возможные частности как его
проявленности, так и предстоящего перед ним того, что должно быть осознано как
высшая степень сверхбытия. В том, что перед ищущим остаётся, нет ничего, о чём
не только можно было бы сказать, что оно есть или его нет. Но о нём нельзя и
помыслить как о том, чего никогда не было или всегда есть. Оно, принципиально -
никакое! Ведь иметь хоть какой-либо оттенок «таковости», значит быть частной
возможностью. А оно превосходит всяческую возможность.
Никакое – значит, не подчинено никакой возможности. Нет инерции в
подчинении частных форм проявленности. Но нет и ограничения для осуществления
всех возможностей, поскольку отсутствует модус различения реального и
виртуального бытия. Что же не в нём, а в предъявленности его в сверхсущности
остаётся для восшедшего до него сущего? Присутствие! Но присутствовать для
сущего может только то, что им опознаётся. Что может обещать это узнавание
сущему? В отсутствии ограничений частностей оно обещает обретение ВСЕГО. И это
всё, в отсутствии модуса различимости, совпадает с самим ищущим. Он и есть –
ВСЁ. Он обретает себя утраченного в себе. Ведь там, где нет двух, узнать можно
только то, что есть ты сам. И это узнавание и есть обретение себя. Это возможно
только тогда, когда сняты все препятствия различительности в падении во
множественность. В отсутствии ограничений, и даже в том, что их и никогда не
было (сняты временные модальности) сущее впервые рождается в полной свободе. И
это есть парадигма всякого блаженства. Ведь оно всегда есть обретение. И есть
полнота знания, поскольку это есть и обретение полноты ответа в полноте
присутствия. Также отметим и то, что подобное состояние не может
рассматриваться как результат конечного восхождения или, даже, восхождения в
потенцировании бесконечного конечным. Если его «развернуть» в
последовательности восхождения, то оно находит себе место принципиально за
пределами всякой потенцированной бесконечности. Когда время уже «давно» всё
окончилось. И в наличном состоянии не находит себе места даже и как бывшее. И в
развёрнутости такого приближения к искомому невозможна неутрата
различительности в сущих.
Если задаться вопросом о том, насколько разумны основания для
вышеизложенных рассуждений, то можно сказать, что это так, но только как
выраженное в подчинении автора текста требованиям необходимой рефлексии в
диалектическом оформлении.
ВСЁ
Можно и погрязнуть в «катарсисах», обнажая любые «краеугольности». Всё
равно, есть одна проблема, которая всем этим не решится. Главная беда не в том,
что есть «тоска», а в том, какова её природа. А природа её в подозрении, что
никакие усилия не могут обещать благополучного ИСХОДА. А неблагополучие его
может быть весьма не относительным и не предвидимым никак.
Только по ту сторону всех обетований может жить истинная надежда. Никакой
вопрос относительно перспектив в вечности никогда не может получить
удовлетворяющего нас решения. И не фикция ли сам этот вопрос? Может быть, он –
химера рассудка. Возможно ли достигнуть в восхождении в умопостигании скрытой
цели освобождение от тупика. Тупика фатальной неразрешимости устрашающей
альтернативы двойственности окончательных перспектив бытия-для-нас?
Ничто не может быть залогом обретения окончательного блага, и даже просто
исключения зла. Можно ли быть уверенным, даже будучи образцом благочестия и
нравственного и интеллектуального совершенства, что имеешь не самые худшие
перспективы?
На некотором этапе эволюции (в проникновении интеллекта в осознаваемые
безусловными признаки первичных модальностей бытия) переживается интуиция о
том, что неизбежно обретение всего возможного как единства (хотя бы потому, что
снимаются все модусы предпочтительности чего бы то ни было, оставшись в
покинутом), в котором сняты все противоречия! Ведь уникальны не вы, не они и не
я, и ни кто-либо другой. Уникален сам факт вхождения в нас универсального и
безусловного. Это ещё одно, другое, наше рождение. Ведь если мы входим из
Ничто, то как иначе, чем в то, что именно рядом с ним, хоть и противоположное
ему… ВСЁ. Оно ближе всего к Ничему. Как левое и правое одного и того же… Как
Большой Взрыв, который может произойти только везде, поскольку до него нет
никакого «места». Так и родиться из Ничего можно только во ВСЁ. Это рождение
сквозь Хаос. Через него и возвращаться...
Но почему можно быть уверенным, что это - благо?... Никакая доктрина и,
даже, традиция не могут гарантировать разрешение проблемы и на этом этапе
запроса.
Единственное, что содержит надежду на благоприятный ИСХОД, это подозрение
о возможности такой эволюции в восхождении сознания и обретение такой фактуры
его умопостигания, когда сами элементы, составляющие причину и природу
переживания худших опасений, снимаются (как призраки, лишённые бытия) в
экспансии личной необусловленной целенаправленности духа. Это и составляет
существенный элемент «неслепой» веры.
На этой почве только и может произрастать оптимизм при попытке решения
главной проблемы бытия в метафизическом контексте.
Но для этого надо настолько стать ИНЫМ, что уже почти перестать быть
только человеком… или носить и культивировать «надчеловека» в себе.
_______________________________________________________________________________
